Низкий голос и смех, словно скрежет осколков стекла;
трупной гнилью пропахшие перья на старом плаще;
в чёрных дырах — пропавшие радужки сомкнутых глаз;
в милосердных касаниях — напрочь пропащая честь.
Твоё имя подобно безвестным и древним богам:
не посмеет и в мыслях никто его произнести.
Оно льётся из уст в безнадёжных и слёзных мольбах —
оно капает с лезвий в раскрытые в ужасе рты.
След от острых когтей и клинков милосердия — кровь.
Тень от крыльев вороньих и крыльев серебряных — смерть.
К алтарю ты восходишь ступенями из мертвецов,
и, зажатый в когтях, подношением — свежий мертвец.
От скелетов стенающих вьётся багряная нить
из сплетения мускулов, вен и гнилых потрохов;
они тянут блестящие руки в попытках схватить
ту, что страстно алкала забрать заражённую кровь.
Провожают тебя и встречают, куда ни приди,
их глаза из тумана и мутной, солёной воды:
не спасут от их взглядов ни ладан из сотен кадил,
ни костров погребальных кромешный клубящийся дым,
но тебе всё равно. Сколько будет ещё остывать
чья-то тёплая кровь на твоих беспощадных руках.
Позабывшую жалость — не могут растрогать слова;
опьянённую горем — не может сдержать даже страх.
Ты привыкла давно останавливать чьи-то сердца —
это кажется лёгким, когда нет в груди своего.
Не снимай эту маску: за ней не осталось лица —
только тысячи масок, проросших корнями в ничто.
Намотав на клинки капилляры живого врага,
выдираешь их жадно и яростно силами клятв.
Милосердие Церкви — звенящая трель серебра —
выжигает касанием крыльев дыхание язв,
покрывающих стены соборов и стенки глазниц
ослеплённых беременной жуткой болезнью луной.
Не смотри на неё.
Никогда.
Ни за что.
Не смотри.
Ведь тебе не удастся забыться спокойствием снов.
Не ищи на озёрах привратника страшной чумы,
не ступай на покрытый ажурными ранами лёд,
не пытайся вернуть в свою жизнь эфемерные сны,
где из трещин фарфоровых алый ликорис цветёт
и вонзается в грудь, чтобы биться о рёберный сплав,
раскрывая бутоны тобой похороненных чувств;
где прольётся на пальцы кипящая болью слеза,
но вспорхнёт колыбельной вся боль из незыблемых уст
вечно ждущей и любящей, вечно холодной, как труп...
Память ранит сильнее, чем верных клинков сидерит.
Ты надеялась встретить свободу, очнувшись к утру,
но вернулась в кошмар, не исчезнувший в свете зари.
Что тебе остаётся? Гниющие жилы дорог,
по которым струится отрав дождевая вода.
Обнажая останки души — милосердный клинок, —
ты впадаешь в течение вод, чтобы вновь убивать.
Позабудь о прощении — это пустая мечта:
о несбыточном глупо столь сильно и горько скорбеть.
Игнорируй нутро, пусть его и сожрёт тошнота, —
поднимайся с колен и неси на плечах своих смерть.
Этот город — твой сад, что цветёт из могил и гробов
гноем тел, кровью чудищ и хрипом напрасных молитв.
Ты — великий палач; ты — в тени остающийся бог,
так восстань и прими своё кредо, ворона Эйлин.
Тихий голос безумия бьётся в седые виски.
Зов луны и охота — твоя бесконечная явь.
Тебе долгом возложено вовремя остановить
потерявших рассудок.
Но кто остановит тебя?
